НАПОЛЕОНОВСКАЯ ПРОПАГАНДА В 1812 ГОДУ

Готовясь к войне, Наполеон уделил значительное внимание идеологической подготовке вторжения в Россию. По образному выражению известного советского историка А. 3. Манфреда, будучи "сыном века Просвещения", Наполеон Бонапарт хорошо понимал роль идей в формировании общественного мнения, но, в отличие от великих французских просветителей XVIII в. (Вольтера, Монтескье, Дидро и др.), он стремился поставить эти идеи на службу своему бонапартистскому режиму и своей агрессивной внешней политике. Поставить не абстрактно, не в виде общих благих пожеланий, а конкретно, путем принятия, после захвата 18 брюмера 1799 г. власти, целой серии организационных мер.

Прежде всего, Наполеон усилил созданное еще Директорией "Бюро по контролю за общественным мнением", сохранив его под контролем министерства полиции, во главе которого с начала 1799 г. (еще до переворота 18 брюмера) стоял бывший поп-расстрига беспринципный интриган Жо-зеф Фуше. Этот гений буржуазного политического сыска очень пригодился Наполеону. С одной стороны, он опутал всю Францию сетью платных полицейских осведомителей, в том числе и в армии, завел тысячи досье на "подозрительных", ввел специальную картотеку на всех недовольных бонапартистским режимом. С другой - через подчиненные в 1800 г. "Бюро по контролю за общественным мнением" печать и издательства активно влиял на умонастроения в своей стране и за рубежом, создавая в газетах или заказных и хорошо оплачиваемых полицией брошюрках образ процветающей под скипетром династии Бонапартов Франции. В 1808 г. в Париже во время тильзитского "союза" Франции и России Ж. Фуше откровенно изложил "молодому другу" царя графу В. П. Кочубею наполеоновскую программу воздействия на умы. "Людьми и государствами отныне (после Французской революции.- В. С.) нельзя управлять по-старому...", ибо "общественное мнение существует, и это просвещенное мнение. Это не то, что в прежние времена. Пренебрегать обществом нельзя". Общественное мнение - это не только газеты, журналы и брошюры, это театры, салоны, разговоры на улицах и т. д. Но этим общественным мнением надо управлять, если любое правительство, подчеркнул Фуше, "желает спать на матрацах, а не на штыках".

Одним из наиболее наглядных примеров управления общественным мнением стала пропагандистская акция, связанная с казнью герцога Энгиенского, проведенная Фуше весной 1804 г. и вплоть до войны 1812 г. приносившая Наполеону неплохие политические дивиденты. Поскольку казнь герцога в ночь с 20 на 21 марта 1804 г. вызвала невероятный шум в прессе и при дворах феодально-абсолютистских монархий (об этом хорошо написали Лев Толстой в "Войне и мире" и А. 3. Манфред в "Наполеоне Бонапарте"), кратко осветим суть дела.

Наполеон рвался к трону. Он уже был с 1802 г. пожизненным консулом, но этого ему было мало. Он хотел учредить во Франции новый монархизм на основе "нового дворянства" - разбогатевшей во время Директории и Консульства крупной буржуазии и генералитета - во главе с династией Бонапартов. Для этого необходим был полный разрыв с прежней династией Бурбонов. Потребовалась жерт-158 ва- Ее нашли Фуше и Талейран. Этой жертвой стал Луи-Антуан де Бурбон-Конде - герцог Энгиенский, один из генералов пресловутого "корпуса Конде" эмигрантов-роялистов на службе Англии и России, сражавшихся в 1799 г. в Швейцарии на стороне армии А. В. Суворова. В начале марта 1804 г. в Париже был раскрыт роялистский заговор. Герцог Энгиенский (как и соперник Наполеона республиканский генерал Виктор Моро) не имели к нему никакого отношения. Тем не менее Фуше арестовал обоих. В. Моро Наполеон расстрелять побоялся - слишком велика была популярность республиканского генерала в армии и стране. Его судили, а затем через Испанию выслали за границу (Моро эмигрировал в США). У герцога Энгиенского популярность была другого рода - еще в 1792 г. революционный Конвент провозгласил его, наряду с другими аристократами-эмигрантами, "врагом нации". Имущество всех Конде (младшей ветви царствовавшего до 1792 г, во Франции дома Бурбонов) было пущено с молотка и распродано хищным спекулянтам-буржуа.

Надо было совершить акт, навечно закрывающий Бурбонам путь на французский трон. И акт был совершен: в ночь с 14 на 15 марта отряд французских драгун, нарушив границу, ворвался на территорию западногерманского княжества Бадей, в одном из замков захватил Энгиенского и насильственно увез его во Францию. В Венсенском замке наскоро был организован военный суд. Герцог был признан "виновным" и на рассвете 21 марта расстрелян во рву Венсенского замка. Это была не только расправа над невиновным человеком; это был хорошо рассчитанный политический акт: отныне между Бонапартами и Бурбонами-старшими была пролита кровь Бурбона-младшего, и никакое примирение бонапартистов и роялистов стало невозможным. В феодально-абсолютистских столицах поднялся истошный вой. Казнь герцога Энгиенского 21 марта 1804 г. сравнивалась с казнью якобинцами Людовика XVI 23 января 1793 г. По указанию Наполеона, "ведомство Фуше" охотно пропускало на страницы французских газет всю ругань по адресу "узурпатора", но особенно эпитеты типа: Наполеон - это "Робеспьер на коне", "якобинец", "начальник гильотины" и т. п. Сам Наполеон подыгрывал этой истеричной газетной кампании. В парижских салонах после казни Эн-гиенского он несколько раз восклицал: "Да, я - это Французская революция", а в бессильных при нем законодательных органах империи не запрещал депутатам из "болота" громко кричать: "Да, да, граждане, он действует как революционный Конвент".

Именно в обстановке этой истерии, с одной стороны (роялисты: "Наполеон - это якобинец"), и эйфории (республиканцы: "Он возвращается к политике Конвента") - с другой, спустя всего два месяца после казни Энгиенского Наполеону сравнительно легко удалось провозгласить себя императором в мае 1804 г.

Здесь было продумано все: даже публикация в печати несомненно прогрессивного буржуазного кодекса Наполеона появилась во французских газетах 21 марта 1804 г. на одной странице с извещением о расстреле герцога.

И нет ничего удивительного в том, что российский мелкопоместный дворянин, начитавшись сначала брошюрок времени Екатерины II о казни якобинцами Людовика XVI, затем - уже при Александре I - о расстреле герцога Энгиенского', и в 1812 г. полагал, что в Россию вторгся "французский Пугачев". Да что там далекие от "большой политики" мелкопоместные гоголевские Ноздревы или Коробочки, о которых один из современников ядовито написал в своих мемуарах: "Что таким людям до народной чести, до государственной независимости? Были бы у них только карты, гончие, зайцы, водка, пироги... вот все их блаженство". Даже такой просвещенный человек и герой Отечественной войны 1812 г., как генерал Н. Н. Раевский, с тревогой писал в первые дни вторжения "великой армии": "Я боюсь прокламаций, боюсь, чтобы не дал Наполеон вольности народу, боюсь в нашем крае беспокойства". Описывая эти помещичьи страхи в самом начале войны 12-го года, будущий декабрист М. И. Муравьев-Апостол отмечал: многие дворяне были убеждены вначале, что, живи Наполеон в Италии, он "был бы начальником бандитов...; сделался бы в Германии разбойничьим атаманом, а в России - Пугачевым".
Вот какие далеко идущие пропагандистские последствия имела акция с расстрелом герцога Энгиенского.

"Ведомство Фуше" действительно накануне войны забросило в Россию немало прокламаций о "воле" - отмене крепостного права, якобы идущей вместе с "великой армией".

В апреле 1812 г. московские городовые усердно соскабливали со стен и ворот нескольких домов сделанную масляной краской надпись: "Вольность! Вольность! Скоро будет всем вольность!" По проведенному полицией дознанию были арестованы два "дворовых человека" - Петр Иванов и Афанасий Медведев, которые, начитавшись французских прокламаций, утверждали: "Скоро Москву возьмут французы... Скоро будут все вольные, а помещики же будут на жаловании...".

О том, что власти в Петербурге в начале войны опасались, и не без некоторого основания, о чем свидетельствует отмена 11 июля 1812 г. крепостного права в части оккупированной Литвы и в трех губерниях Белоруссии, что Наполеон может объявить "волю" всем крепостным России, свидетельствует "анафема" Святейшего синода, в которой император французов объявлялся "антихристом" и "сыном сатаны", дерзающим против всех православных и их религиозных святынь.

Однако все эти страхи крепостников оказались напрасными. Эксперимент с дарованием "воли" в Литве и Белоруссии остался единственным - к тому же крестьяне получили лишь личную свободу, а земля осталась у польско-литовских помещиков. Того эффекта, на который рассчитывал Наполеон, это не произвело . Крестьяне не поверили в столь "куцую волю", пошли слухи, что помещики утаили подлинный указ Наполеона о "полной воле". Начались нападения крестьян на помещичьи усадьбы. Их владельцы бросились под защиту французской оккупационной администрации. Поскольку созданное Наполеоном 1 июля 1812 г. марионеточное Великое княжество Литовское (всего четыре российские губернии - Виленская, Гродненская, Минская и Белостокский округ) лежало на важных путях снабжения "великой армии", а крестьянские бунты против помещиков вели к дезорганизации этого снабжения, наполеоновский комиссар при марионеточном "правительстве" Великого княжества аббат Э. Биньон с молчаливого согласия Наполеона вскоре фактически отменил указ о "воле", издав прокламацию: "впредь не предполагается никакой перемены... в отношениях между господами и подданными". Маршал Даву на собрании дворян Мо-гилевской губернии в июле 1812 г. выразился еще более определенно: "Крестьяне останутся по-прежнему в повиновении помещикам своим...".

Оказавшись перед выбором - помещики или крепо стные, Наполеон явно предпочел первых, поскольку его политика насильственных реквизиций продовольствия для солдат и фуража для лошадей натолкнулась на сопротивление крестьян. Вначале это было пассивное сопротивление. Все воспоминания уцелевших участников русского похода были полны такими впечатлениями: '"Почти во всех местах, куда мы приходили, съестные припасы были вывезены или сожжены... деревни были пусты, жителей не было: они убежали, унося с собой провизию в большие окрестные леса" (капитан швейцарской гвардии Г. Шумахер). Когда же отряды фуражиров начали преследовать крестьян, те ответили активным вооруженным сопротивлением. При этом борьба против иноземных захватчиков тесно переплеталась с борьбой классовой против помещиков. Например, в Минской губернии Борисовского уезда крестьяне четырех деревень со всеми семьями и скотом ушли в леса, там организовали отряд самообороны и начали нападать как на французских фуражиров, так и на усадьбы местных помещиков. По жалобам последних оккупационная администрация направила в уезд карательный отряд, крестьян арестовали, привезли в Минск и судили военно-полевым судом.

Переписка Наполеона в июле - августе полна жалоб на большие потери его армии именно среди команд фуражиров, которых уничтожали в лесах и отдаленных деревнях крестьяне. И тогда "Робеспьер на коне" отдает прямо противоположный приказ - с начала августа 1812 г. специальные команды начинают вылавливать бежавших в отдаленные хутора и фольварки от мародеров "великой армии" помещиков, "им отдают опять в управление крестьян, и таким образом задобренные пленники обещают нам, что если они будут охраняемы от мародеров, то и мы... будем получать от них вино, муку, скот и фураж",- писал впоследствии один из участников таких экспедиций "по спасению помещиков".

Надо прямо сказать, что такая тактика опоры на прежних владельцев земли - помещиков принесла Наполеону больше выгод, чем декларация о "воле" для крепостных. В марионеточные органы "самоуправления" в Витебске, Могилеве, Минске, Смоленске и даже в Москве оккупационной администрации удалось набрать прислужников именно из числа помещиков, купцов и духовенства . Передовые дворяне-офицеры русской армии, подлинные патриоты, уже тогда резко осудили эту предательскую линию поведения.

Молодой русский офицер Александр Чичерин, вступив в ноябре 1812 г. со своим полком в одну из губерний Белоруссии, с удивлением отметил, что "жители этой губернии не разорены. Они добровольно все предоставили французам, устроили для них магазины фуража и продовольствия и большею частью сохранили свои дома и скот". "Почему?" - недоумевал молодой офицер. Оказывается, благодаря сотрудничеству местных помещиков с оккупантами. "Жадные и корыстные помещики,- записывал А. Чичерин 2(14) ноября 1812 г. в своем дневнике,- остались в своих владениях, чтобы избежать полного разорения, и, волей-неволей содействуя замыслам неприятеля, открыли ему свои амбары; проливая неискренние слезы и рассуждая о патриотизме, они верности отечеству предпочли удовлетворение своего корыстолюбия".

Много позднее, уже в своей последней ссылке на острове Св. Елены, Наполеон очень сокрушался, что не довел до конца якобы имевшийся у него накануне кампании 12-го года замысел дать "волю" всем крепостным России. Своему лечащему врачу О'Меара он в 1817 г. заявил: "Я провозгласил бы свободу всех крепостных в России и уничтожил бы крепостнические права и привилегии дворянства. Это создало бы мне массу приверженцев".

Впрочем, в своей официальной переписке 1812-1814 гг. отказ от предоставления "воли" Наполеон мотивировал именно нежеланием ссориться с русскими помещиками. Оправдывая свое сокрушительное поражение в России, он после бегства в Париж писал: "Я мог поднять большую часть населения, провозгласив свободу крепостных... Но когда я узнал, в какой грубости находится этот класс русского народа, я отказался от такой меры, которая обрекала столько семей (дворян.- В. С.) на смерть и страдание". Так что русские помещики напрасно боялись: в Россию в 1812 г. вторгся не французский Пугачев, а хладнокровный, честолюбивый завоеватель.

В этом отношении куда более проницательными оказались соратники Наполеона. Еще за год до вторжения в Россию, в июне 1811 г., Наполеон в доверительной беседе с А. Коленкуром открыл ему свои политические планы в отношении русских помещиков. "Он говорил,- писал А. Коленкур,- что дворяне-землевладельцы испугаются за свои поместья и заставят императора Александра, после удачной для нас битвы, подписать мир".

А на Бородинском поле генералы и маршалы смеялись над попытками воодушевить солдат Нея и Даву звуками "Марсельезы", которую Наполеон приказал играть полковым оркестрам при 6-й и 7-й атаках Семеновских флешей. Величественные звуки революционного гимна не воодушевляли солдат призыва 1812 г.- они попросту эту музыку никогда не слышали. Ведь сам Наполеон, став в 1804 г. императором, запретил в армии этот республиканский гимн, который пели, идя на расстрел, сторонники его открытого противника республиканского генерала В. Моро.

Да и как могли солдаты и офицеры наполеоновской армии поверить в гуманизм Наполеона и его сочувствие русским крепостным; если накануне вторжения в Россию каждый из них получил брошюрку, переведенную "ведомством Фуше" на "двунадесять языков" с текстом так называемого "Завещания Петра Великого", где все русские объявлялись "варварами" и "агрессорами" . История использования этого "завещания" как главного идеологического обоснования похода на Россию - малоизученная страница Отечественной войны 1812 года.

Идея использовать эту фальшивку в интересах военно-политической борьбы с антифранцузскими коалициями феодально-абсолютистских монархий (Австрия, Пруссия, Россия) родилась еще в недрах "Бюро по контролю за общественным мнением" Директории в 1797 г. Автором идеи был польский эмигрант полковник Михаил Сокольницкий, привлеченный к работе в этом "Бюро...". Министр полиции Фуше, получив вышеупомянутое учреждение в свое ведение, охотно воспользовался идеями М. Сокольницкого, а для их литературной обработки привлек публициста Мишеля Лезюра. Последним и был в 1807 и 1812 гг. подготовлен "текст" пресловутого "завещания" в виде анонимной брошюрки "О возрастании русского могущества от его возникновения до начала XIX столетия".

Фальшивка была сработана грубо, можно сказать, топорно. Начиная со ссылки на мифические "секретные мемуары, написанные собственноручно Петром I" и хранящиеся где-то в России в "домашнем архиве русских императоров" и кончая приписыванием преемникам Петра I планов... захвата Индии. Суть всей этой акции с "завещанием" раскрывалась в финале. Заявлялось, что к началу XIX в. Россия настолько усилилась, что готова отныне захватить всю Европу: русский флот якобы вскоре "внезапно появится в Средиземном море и (Атлантическом.- В. С.) океане для высадки свирепых орд, которые заполнят Италию, Испанию и Францию; часть жителей они истребят, другую уведут в неволю для заселения сибирских пустынь..."

Общий вывод был однозначным: русские - это "варвары с извечно агрессивным духом", их правители вынашивают планы захвата не только мира, но и "всей Вселенной", а посему вся цивилизованная (читай, наполеоновская) Европа должна объединиться и нанести по этому "северному колоссу" превентивный сокрушительный удар. Вот почему солдаты "великой армии" идут на восток - их полководец Наполеон спасает европейскую цивилизацию.

М. Сокольницкий, который к 1812 г. стал уже генералом и начальником специального военно-политического бюро при главном штабе "великой армии", ведал распространением этих брошюрок М. Лезюра среди солдат и офицеров накануне вторжения в Россию. Более того, идеи этого "завещания" развивались в целой серии других заказных публицистических изданий, печатавшихся либо в типографиях Германии и Польши, либо в походных типографиях при главном штабе "великой армии". Все они имели свою национальную окраску: за сокрушение "северного колосса" голландцам обещалось увеличение их территории, датчанам - соответственно их земель и т. д. Вот один из примеров такой идеологической обработки - написанная по заказу "ведомства Фуше" и выпущенная накануне войны 1812 г. в Париже брошюрка графа Монгайяра "Вторая польская война, или Рассуждения о всеобщем мире на континенте". Брошюрка обращена к полякам. Им сулят восстановление "Великой Польши", так как якобы предстоящая война будет прежде всего войной за Польшу, исконный враг которой - Россия. Но это не все, это только часть более общей задачи. "Вторая польская война" означает, прежде всего, борьбу с варварством. Это будет война разума с сатанинской разрушительной силой.

Надо ли говорить, что после такой идеологической обработки иной наполеоновский солдат смотрел на русского крепостного мужика как на дикого, "нецивилизованного" варвара, у которого можно отбирать все, а в случае неповиновения - убивать. Сами французские генералы в этой связи признавали, что в армии "беспорядок не наказывался, солдаты предавались ему, как если бы имели на то разрешение... (а "завещание" - разве не разрешение?-В. С.)... Даже церкви не составляли исключения, в них беспорядочно останавливались люди, лошади, обозы". Наконец, начиная со Смоленска "поход принял характер вторжения, напоминавшего нашествие варваров". (Из воспоминаний генерала Шамбре.).

Важно подчеркнуть, что в июне - июле 1812 г. выступления крестьян Курляндии , Литвы, Белоруссии против захватчиков носили стихийный характер. Кроме "анафемы" Синода да первой ростопчинской афишки 13 июля 1812 г. от имени придуманного генерал-губернатором "московского мещанина Карнюшки Чихирина", который, выйдя из кабака, "рассердился и разругал скверными словами всех французов", никаких правительственных воззваний к вооруженному сопротивлению не издавалось. Русские современники, информированные о гигантских усилиях Наполеона по пропагандистской обработке своих солдат ("завещание" Петра Великого, бюллетени "великой армии", прокламации оккупационных властей и т. д.), удивлялись этому молчанию властей. "Кажется,- записывал передовой русский офицер Ф. Н. Глинка в своем дневнике 31 июля,- еще боятся развязать руки. До сих пор нет ни одной прокламации, дозволяющей собираться, вооружаться и действовать где, как и кому можно". То же самое отмечал А. П. Ермолов: "Поселяне подходили ко мне спрашивать, позволено ли им будет вооружаться против врагов и не подвергнутся ли они за то ответственности?..".

Действительно, русская правительственная переписка того времени отчетливо отражала страхи царя и его окружения за свои классовые интересы в случае массового вооружения крестьян, которые после победы над захватчиками могут повернуть оружие против самодержавия и его опоры - помещиков-крепостников. Представителям власти пограничных с занятой Наполеоном территорией губерний поступил даже секретный приказ не давать крестьянам оружия, а тех, кто уже вооружился,- разоружать. < Опасения крепостников лучше всех выразил наблюдатель английского правительства при Главной квартире русской армии сэр Роберт Вильсон: "Не одного только внешнего неприятеля опасаться должно; может быть, теперь он для России самый безопаснейший. Нашествие неприятеля произвело сильное крестьянское сословие, познавшее силу свою и получившее такое ожесточение в характере, что может сделаться опасным".